СОЮЗ РЫЖИХ

Ты продолжай лететь… Лети – не бойся!
Свобода – это тоже песня, впрочем…
Кому её протягивать смешней,
Чем птице, пойманной в авоську безрассудства?
Лети на нож, «не бойся, мы с тобой»!
Я, начитавшись Голубя в Сантьяго,
Бесстыдно плакал в коридорах ТЮЗа
И люди удивлялись надо мной.
Как получилось так, что мой герой, любимый,
Которого воспитывал я с детства,
Оберегая ото всех и вся,
Попал в такую смятую картинку,
Где пьяной нотой движется Московский
И ногти режутся зубами вместо ножниц?

Как неудобно нарисован этот мир!
Когда ты хочешь спрятаться от всех,
В тебя стучат, звонят и письма пишут.
Когда ты стонешь: «Помогите, люди…»,
Хотя бы кто-то шею повернул…

Как это началось?
Вернёмся в детство: мальчик на подушке.
Врачи – ублюдки вырезали ласку.

Чтоб ты перевернулся, Доктор Спок!
Мне Доктор Хайдер симпатичен больше:
Он снова начал есть – и всё в порядке…

Я начал есть, я рос и — мне тринадцать.
Но не растёт усов… Досадный прыщик…
И девочки, конечно к тем, кто вырос,
С тобой танцуют, потому что весел…
А я смеюсь, пою, играю в мячик,
Стихи с гитарой сочиняю в ванной.
Пью под мостом портвейн с каким-то Мишей,
Курю – и в небо дымные драконы,
Потом я возвращаю всё назад
Горячей говно-красною струёю
Из мальчукового нетроганного рта…
Момент: возненавидел я портвейны,
Драконы полетят со мной по жизни…

Тогда же, помню, я мечтал о Насте.
Мечтал, что с ней проснусь в одной кровати
И буду трогать чудненькую грудь…
…Я жрал, как все мальчишки этот мир.
Писал, летал во сне и звал эмоций.
Эмоции пришли — мои кошмары —
И некуда от них мне было деться…
В кассетнике играет Майкл Джексон,
А ты боишься, просто так – БОИШЬСЯ…

Как описать вам страх, раз не боялись?
Ни двойки, ни отца, а мой – животный.
Когда ты прячешься в норУ под одеяло,
А даже там тебя не отпускает.
И страшно, страшно, страшно, страшно, страшно…
Решение сквозь переходный возраст –
Задача там, где возраст длится годы…
И я боялся и не знал, что делать,
Не знал кого и клал на всякий случай
Топор, украденный из шкафа в туалете,
Под мятую кошмарами подушку…
Сводили бы ребёнка к психиатру!..
Но здесь ведь только Бог болезни лечит.
О Боге люди редко размышляют –
Тогда никто ничем помочь не смог мне.
Ни бабка деревенская со свечкой,
Меня лечившая руками в старой бочке,
Ни то, что мы «валетом» спали с мамой:
Она заснёт, а я боюсь и плачу…

За перестройкой видеосалоны
Припёрлись к нам…
И я смотрел… Кошмары
Немножко обрели своё лицо
(Но тот – глобальный – никуда не делся).
Мне не забыть, как после фильма «Челюсти»
Боялся в море заходить.
А жили мы на Юге…
Как я боялся ванной после Фредди, «Нечто»…

Перевернуться этим режиссёрам!
Реж. Киндзадза мне симпатичен больше:
Смотрю его сейчас – и всё в порядке…

Но нет порядка там, где есть кошмары.
Раз нет порядка, приводи себя в порядок.
Тем более никто помочь не может…
Тогда и начал я интуитивно
Искать ключи, ходы, чтоб было легче.
Придумывать слова, движенья, жесты
Как защитить себя от этих страхов –
Джек Николсон, где «Лучше не бывает».
Но это – не комедия – тут страшно…
Наш серый потолок и я в кровати
Защитой повторяю заклинанья
Из слов бессмысленных и мистикой разящих.
Не ошибиться бы, где чёт, где нечет –
Так, чтобы получилось: не обратно…
На улице два раза левой шаркнуть,
А правою – один, чтоб всё в порядке…
По первой лестнице не наступай на череп,
Пролёт через одну, потом по каждой,
Потом через одну, через одну…
И проверяй всё в доме только в нечет…
И никогда не говори «наверно»:
«Короче», «может быть» и «точно» — это метод…

Мне помогло… Наверно, это Бог
Взглянул в моё окно дождливым летом,
Когда два месяца подряд лилась вода.
Мне подпевая в слёзы и расклады
Лилась…
В квартире никого и я один
И в форточку мне видятся драконы,
На дачах все, в 16.30 «Кортик»
И больше ничего и ТИШИНА…
Увидел он: в окне мальчишка пишет,
Пытаясь слить во что-нибудь кошмары
И страшно, страшно, страшно, страшно, страшно…
Он пожалел… Так мне помог мой метод –
Эмоции присели
Тогда… Теперь я тихо ощущаю
Остатки памяти испуганного детства,
Когда смотрю на серый потолок,
В котором представлял себе картинки:
Вот голова охотника, вот дева –
Они в то время тоже помогали –
Когда я проверяю газ и свет
И запертую дверь так раз по восемь…

Я продолжаю дальше: девятнадцать…
Мы пьём с друзьями водку – мне блюётся
В троллейбусе на заднее стекло…

Чтоб ты перевернулась, эта водка!
Самбука – та мне симпатична больше:
Затянешься разок – и всё в порядке.

Мы драпаем… Конечно же драконы…
Вот мой друг Коля: сочиняем песни,
Записываем их, играем, дышим –
Друзья, девчонки — в ноги – мы в фаворе…
Тогда-то мне и повстречалась Тата –
Печатала стихи, рассказы, тексты,
Которые я сочинял из пальца.
Мы пили спирт и даже целовались
И ноготками Тата на машинке,
Да волосы мне в хвостик одевала –
Тогда за них и начал я бояться.
На пять лет старше, сыну вроде пара…
Потом расстались мы, потом сошлись и Это…
Ментоловый я Dunhill покупал,
Частенько оставаясь с нею на ночь
Для мамы с папой под смешным предлогом.
И муза всё меня не отпускала,
Что есть нормально в девятнадцать лет…
Полгода после по взаимному согласью
Решили мы в конец расстаться с Татой…
С тех пор плясали девки предо мной
И в крылья хлопали мне на бегу драконы…

Я поступил в ненужный институт,
Тогда же в первый раз решил жениться.
Девятым августа раскрашен календарь
И в памяти застряла эта дата
Помимо Дня Рожденья с Новым Годом…
Связал нас общий друг и одноклассник,
К которому мы в армию возили
Галлоны кофе, чтоб косил «по сердцу»…
Мы целовались, спали без ума.
Я ничего вокруг почти не видел
И всё писал о ней и про неё…
Но музыка текла своей рекою:
Концерты, встречи… Творческий накал,
Который постепенно истекал,
В наркотик постепенно превращаясь…
Эмоций и общенья не хватало
И мы с ребятами попали в никуда…

Тогда же мучил, помнится вопрос –
Я, выросший на книжках и геройствах,
Наивно полагал:
Когда ты людям делаешь добро
И только,
То – они тебе добро.
Но, оказалось, в жизни всё не так:
Скорей наоборот – и в этом fuck…
Меня всё это раздражает до сих пор.
Короче, Сшибочкой По-Павлову назвать
Готов я этот сладостный момент.
Но в девятнадцать – двадцать он у всех, пожалуй.
Досадно, если в тридцать затянулся…

…Итак, я звал эмоций. Что ж – пришли…
Я уходил из дома – это поза.
В квартирах ночевал, кипела доза
И девушка от ломки обмочилась
На серые кроватные листы,
Хозяин со шприцом в паху ходил
От вен, ушедших ото всех и вся
Конечностей. Он грязно так смеялся…
Менты с визитом раз на дню…
Не помню, что тогда я написал.
Писал ли я?.. Я ржал – работал Gunjeeeeeeeeee.
И в терминатора играл под LSD…
А в это время мой весёлый друг,
С которым мы играли и писались,
Бросался в своём водочном бреду
С моста от Горьковской до Марсового Поля,
Но не погиб: про маму вспомнил – всплыл…
В психушке сутки, даже не звонил…
А дальше всё опять – концерты, водка,
Бросанья под машины, суицид…
Потом уж после всё же спохватился:
Укол – и сыт…
Что ж я?.. А я назвался
В кругах знакомых Птицей Заводной,
Поскольку заводил и заводился
И мог летать… Я всё летал во сне…
И пёрло. Распирало от эмоций…
Писалось – вспомнил… Кто писал моей рукой?..
Я думаю теперь: мой бедный мальчик,
Кому ты пел? Кого учил летать?
Друзей? Знакомых, родственников, близких?..
Жена послушно плакала. Страдала…
Где вы теперь, знакомые мои?
В тюрьме? От передоза…? Я не вижу
И не хочу увидеть их следы
На сгибах… Кто-то мне давно стучал:
Взаймы… И скорую, поскольку вот – в подвале –
От закипания раствором крови
Второй знакомый «Просто умирает»…
Я дал. Я позвонил… Но это после…
В те времена же вспомнил я о маме,
Когда под прогрессивными грибами
Увидел я людей, одетых в маски,
Спускаясь эскалатором метро…
Как будто белый грим на них одели.
Вот: сплошь и рядом всё они… Они…
И страшно, страшно, страшно, страшно, страшно…
Ко мне вернулось ощущенье детства –
Я побежал и в воздухе драконы,
Но не спастись, не убежать, не деться:
Не отпускает и не отпускает…
Потом меня продернула измена,
Что бешенством я где-то заразился…
Тогда от всех и вся сбежал я к маме
И целую неделю провалялся
Под серым потолком… Не ел, не мылся.
В подушку мокрую всё тёк больной слюною
Своей измены… «Господи, послушай!
Оставь меня пожалуйста в живых…»
Эмоции ушли: переломался…
Но год ещё я пошло пил:
Эмоций память долго отпускает…
Майлз Дэвис, как тебя я понимаю…
Концерты шли. Я пел. Плясали девки…
Жена хотела завести ребёнка.
Я не хотел…
Я помню этот день,
Когда ел бигус дома от похмелья,
Спеша с ночным концертом в модный клуб…

Чтоб ты перевернулся, хренов бигус!
(С тех пор его не ем и ненавижу).
Мне макароны симпатичны больше:
Посыпал перцем, кетчуп – и порядок.

Но не о том. После концерта Птица –
Так про себя я звался в тот период –
Спешил рвануть с визитом к новым девкам
И трахаться «хоть сутки на пролёт»…
Я думаю сейчас: мой бедный мальчик,
Кто был с тобой тогда и кто сейчас зовёт?..
Приехал в клуб… Вода, пинцет, драконы…
На саунд-треке вроде всё нормально…
Я помню шел на сцену с первой темой.
Ребята улыбались, волновались.
Я помню боль и как ушел со сцены,
Оставив саксофон в полу валяться,
И дорогой холодный пол сортира,
И «Господи, оставь меня в живых.
Пожалуйста…»,
И мысль: ну только б не аппендицит;
Гримёрка, пол, диван, охрана – обыск,
Такси, блюётся красною струёю…
В парадной головой к стене на Петроградской
Я прошу: Звоните в Скорую…
И страшно, страшно, страшно, страшно, страшно…
Так страшно, где никто помочь не может…
Реанимация… Напротив – человек
С обрубком кровоточащей ноги…
Я в капельницах…
А в дверях… Испуганное мамино лицо…

Что вспомнить мне ещё из тех времён?
Цветным пятном осталась тётя Лора,
К которой с Колей ездили на дачу
В весёлый 63-й километр.
И Петроградская, где пелось и писалось,
Где плавали и хлопали драконы,
И мы мечтали с ним и вверх смотрели.
Где сотни тех, кого лечил и парил
Разъехались по Родинам и странам…

Бог как-то спас потрёпанную птицу,
Оставив жить…
Я бросил пить и пр., ушли драконы
И память об эмоциях прошла,
Оставив мне одно желанье – выжить.
О! Это был чудесный Новый Год в больнице!
Так больно. Шмель, зажатый дохлый внутрь окна…
Прекрасный праздник…
Я перестал играть… И пустота…
Об стену кулаками… Как жена терпела?
Как помогла мне всё-таки картинку удержать?
Чтоб жил. А жить то было нечем…
И мы с ней вместе побежали к Богу,
Пытаясь мир наш вместе с ним построить.
И дочка… Серафима родилась…

Тогда придумал я забавный метод:
Чтоб как-то на поверхность да всплывать,
Проблемы себе нужно создавать
И их решать. Но быть должны под силу.
Я начал «поступать», потом бросать.
Там было скучно всё: там рыли мне могилу
Учителя…
Но многое я взял… Когда не спал ночами,
Потом вставал и к душу в пять утра
В тупом желании
научиться Свингу,
Английский одолеть…
С коляской, методично в сон качая
Девчонку, не желающую спать,
Гулял под дождь и снег…
Я был влюблён в неё, и маленькая фея
Мне улыбалась, крыльями звоня:
Так хлопали мне крыльями драконы…
Меж тем с женою мы ходили к Богу.
Тогда я понял, что такое Боль:
Другая боль — не та, что там: в больнице
Была…
А та, что есть во мне, в тебе, во всём и в каждом
Движении и мире заключённая и запертая –
Она всегда во мне и мной писала;
Что больше не писать я не могу.
Я стал писать…
Как объяснить вам, что такое Боль?
Ты чувствуешь её в глазах соседки
В метро,
В полёте птицы… Птицы… Птицы… Птицы!..
Меня так звали… Страшно, страшно, страшно…
Не бойся! Я писал про мир драконов…
О том, как понимаю этот мир…
О том, как безнадёжно мне бороться
С его дурацкой правильной машиной…
Такому сумасшедшему и маленькому мне…
И началась война. Я бросил вызов,
А мир меня увидел…
Я снова стал лечить, он начал бить,
Кидая мне картинки из эмоций…

Теперь не помню я, откуда точно
Взялась идея некого союза,
Который бы помог объединить мне
Таких же сумасшедших, как и я…
Заметил я, что всё пишу о Солнце,
Ребенком полагая, что оно
Способно победить наш мир драконов:
Ведь Солнце с Богом сравнивали люди
И Солнце в детстве мне так помогало
Из ночи выйти – днём чуть меньше страшно было…
А Солнце – рыжее, и, стало быть, союз…

Прошло N лет, что Бог меня держал,
Спасая от эмоций и от мира,
(Но боль я чувствовал и рад был этой боли:
Я из неё писал и понимал…)
И дочка подросла, ей было два,
Когда я в джаз ударился и музыка пришла,
Всё остальное потянула за собою…
Я начал позволять себе джин-тоник
И газики потешно выпускал,
Свой рот открыв на хохмы всем друзьям…
А были ли друзья? Но я Играл!..
Потом же плакал исповеди в храме,
Что вновь своей жене я изменял.
Мне стыдно было очень перед Богом,
Но… Музыка НЕ ТА… Мне где-то пусто…
А может я эмоцию поймал
От мира?.. В чёрном ящике подарок…

Чтоб ты перевернулся, чёрный ящик!
Футляр с гитарой мне приятен больше:
Разгадка – гитарист – и всё в порядке.

А где же ТА? ТА на игле осталась?
Та Музыка… И что мне было делать
С этим?..
Один хороший человек в то время,
Которого простить не мог потом я долго,
Меня паршивой штуке научил,
Мою семью со мной спасти пытаясь.
Он мне сказал: «А ты не говори…»
А правду я любил и за неё отдать
Готов был всё. Потом так и случилось…
Тогда ж во мне враньё успешно поселилось
И рушило со мной мою семью.
Ведь думал я, что с Богом говорю…
А Бог спасал… Во мне же снова Птица
Тихонько начинала воскресать…
«Ты… продолжай лететь… Лети! Не бойся…»
Я всё летал во сне, как до сих пор летаю,
Но Птице сон не интересен… Я то знаю…

На корточках курилось на балконе
Сейчас…
И голубь искоса смотрел с перил:
Он наблюдал – я встал, расправил руки –
Улетел, конечно…
Что изменилось?.. Я не стал взрослее.
Циничней, может быть… Грязнее? Может быть…
Всё говорит о том, что Птица будет,
Но где? Когда? Зачем? И кто со мной?
Вот я стою. А вот мои драконы…
А вот мой крест неясный за спиной…
Я дальше буду с вами говорить:
В момент, когда ты пишешь прямо в тело,
Все силы из тебя перетекают.
Ты, словно невменяемый какой-то
И куришь беспрерывно сигареты
В себя…
Вы видите: со мной мои драконы
Сейчас…
Забавный вид… Опять драконы… Повторяюсь…

Итак, я продолжал бежать по джазу
И в стол писал затейливые песни…
А по ночам ходили мы по клубам,
Меняя скуку джазовых стандартов,
Занятий с инструментом в гордость соло
На споры, на шитьё и странных женщин…
Жене всё говорил, что на халтуре…
Я помню в те смешные времена
Всё размышлял о правильности жизни,
Манерно сто на сто взяв водки с соком,
У стенки в модном клубе «Грибоедов»
И с бонусом своим – бесплатным входом
Смотря, как шьют и жгут мои потерянные братья
По музыке…
Вокруг меня опять плясали девки,
Моих знакомых в зависть раздражая…
У женщин есть забавная черта:
Хотеть, желать спасти того, кто глубже,
И ждать, что «он изменится…», но я
Нисколько не менялся в этом срезе –
Надежды таяли: «А он предупреждал…»
Но то – одни.
Другие – эти просто подбирали
Меня… «Какой забавный этот петушок!..
Рубаха-парень!..» А потом, конечно, шок…
(У Вудди Алена есть фильм «Сладкий и гадкий»).
Я разный в разных состояньях пребывал,
Но никогда не связывался долго,
Поняв свою картинку: «Да, красив…
Наверно, что-то с крыльями, глазами…
В метро сидит, не раздвигая ноги,
Как девка площадная у Бодлера…
И волосы… И прочие т.д. …»
Потом уже они меня боялись:
«Молчит. Красивый. Что там у него?..
Нет! У таких, конечно всё порядке!» —
И лезли про меня к моим знакомым…

Потом я взял и голову забрил,
Чтоб испугались все: мне было интересно…
Любил я волосы, всегда за них боялся…
Но это всё потом…
Пока летели сотнями драконы
Да не мои…
Эмоции тихонько подбирались
И Птица чаще, больше проявлялась,
Глаза мне в память закрывая подло
Где страшно, страшно, страшно, страшно, страшно…
У грязной стенки клуба с «водка с соком»
Что думал я про правильность тогда?
Я думал: как бы правильно зажить?
Как организовать себя, исправить что ли?..
Чтоб было мне не стыдно перед Богом,
Который жизнь мне заново отдал
Тогда… Двадцать восьмого декабря –
Повторный День Рожденья для меня –
Вторую дату, что скоблит по жизни
С девятым августа (об остальных потом) –
В больнице на драконьей Петроградской…
Моя неправильность меня ломала…
Но как быть с творчеством
И с тем, что я ПИШУ… Пусть даже в стол…
На этот мой вопрос
Никто не мог ответить…
(Нет ответа здесь.
*смеётся)… Я болел всем этим…
И Птица уже близко появлялась…
«Таких же сумасшедших, как и я…»

Мой друг, к которому я в армию
Возил галлоны кофе,
Мне говорил: «Ну кто тебе сказал,
Что ТАК неправильно,
А правильно – как я
Живу?.. Как все здесь…существуют…»
Я чувствовал, что что-то здесь не то.
Что мир со мной воюет
И защищает Бог…
Тогда я верил в Apple. Где теперь он?
Его тихонько подминает мир драконов.
Здесь побеждают люди в иномарках
С циничностью зарплат, карьер и мест под солнцем
Искусственным… Мир с ними не воюет…
Задача их одна: не натолкнуться
На редких сумасшедших
Вроде меня,
Знакомых с настоящим Солнцем – рыжим…
Тогда всё будет качественно, ровно
И спокойно…
Друг продолжал: «Мы на тебя смотрели,
Когда ты пел, летел, и все твои движения,
Которые ты просто от души,
Смотрелись, как PR-ходы…
Так надо, понимаешь! Жить!»
Но он не жил…

«Лети, лети — не бойся! Мы посмотрим… »
Чтоб ты перевернулся, телевизор!
Мне жизни краски симпатичны больше:
Тут можно рисовать – и всё в порядке… ?
Вопрос…

Всерьёз меня долбила эта правильность…
Что в ней я состоюсь в моей победе
И на лихом коне порву весь мир…
Но с Богом не бывает «Баш на Баш»…
Или бывает? Я узнаю позже,
Когда пойму одно: что за слова,
Которые ему ты произносишь,
За «просишь», нужно будет отвечать.
Ещё одно теперь я знаю точно:
«Дай этого – я дам того-другого» —
Суть – не его игра… Он не играет.
Играет тот, где
Страшно, страшно, страшно, страшно, страшно…

…Холодным был седьмой день января.
Родился Бог – пришла двойная дата –
Из новых дата третья для меня…
Я помню: минус тридцать – где-то рядом.
На улице гудит, гостей встречая,
Военненький подвыпивший оркестрик…
Мы – на халтуре в тёплом ресторане:
За нас ведь Джаз!
Вот там я встретил девушку, в которой
Ответный механизм был предусмотрен
Ко мне… Как ключ-замок по ДНК,
Горошина-стручок по фильму «Форест Гамп»,
Которая потом женой мне стала
Второй…
По жизни до того всё рядом мы ходили,
Не замечаясь,
Как в Пастернака «Докторе Живаго».
Мы долго с ней потом уже смеялись
Количеству друзей, людей, знакомых,
Которые нас с ней объединяли
До встречи… Я увидел и влюбился…
Да так, как не влюблялся никогда.
И SMS-ки рвали провода.
Какие провода! Давно уж воздух!..
Она меня боялась… Я боролся…
Я был в привычке, что не мог не побеждать…
Узнав, что у меня жена и дочка,
Послала на…
Я перестал… Тут правильность была…
Как раньше не увидел?! Напоролся!
И подавился…
Прошла одна неделя… Может две…
Я вышиваю с другом Вовой – он сейчас в Москве
В родной позиции – герой на контрабасе…
И тут она звонит (потом узнал –
Её прокинул
Очередной заезженный бой-френд
Из неудавшихся артистов. Лучше б мент:
Тогда б, глядишь, стрелялись – дрались…
Просто слился…) Звонит.
А я влюбился… До того в неё влюбился,
Что места для себя не находил…
В тот вечер я у Бога попросил:
Ты отпусти меня, оставь меня в покое!
Я отдохнуть хочу… И отдохнул… Он отпустил.
Так завертелись наши с нею отношенья…
Так первую жену я подкосил,
Убрав её в истерику на год,
Всё рассказав ей про измены, похожденья,
Всю правду рассказав, что я такое,
Что не люблю…
Так я вернулся к правде, которая важней всего была.
Ушёл к второй… Вторая…
Она была почти ребёнком.
Загадочная девочка моя,
Меня, понять пытаясь, принимала.
Она влюбилась также как и я…
Тут было невозможно не влюбиться:
Птица
(Ведь Бог то отпустил.)
Пришла в меня…

Сейчас сижу в свой N-ский День Рожденья
И думаю, как пишется о близком прошлом трудно.
О давнем пишется гораздо легче,
Хотя и там всё
Страшно, страшно, страшно, страшно…

Итак, мы понеслись…
Мы полетели…
Эмоции пришли и я писал.
Записывались потихоньку песни,
Шли репетиции,
Вернулись в жизнь мою мои друзья,
Которые в меня так верили
И принимали то, что я пишу…
Союз, предполагаемый давно:
Тот, о котором размышлял я долго
Состоялся…
Ведь он уже давно существовал,
В нём были все, кто говорил,
Кто слышал, знал,
Кто увозил эмоцию
На Родины и страны,
Кто читал…
Я пиво пил, я улыбался, я смеялся…
На студии отрезки проводил.
И ноты заполняли пустоту…
Стихи и ноты… Репетиции…
Вернулась музыка МОЯ ко мне,
И я, как белый рыцарь на коне,
Рванулся в бой: «Получишь, мир драконов!»
…Мир принял бой.
И бой два года длился,
Пока писал, записывал, писал…
Всё это время девушка держала
И защищала всё, что делал я, собой…
Спасала…
Я закурил… Явился KENT 4-й.
До этого его я предвкушал
В стихах,
И знал, что если будут сигареты,
То только KENT – другого не дано.
Мне нравилось название и пачка.
И содержимым KENT не подкачал.
Он крут – и тот, кто курит это знает.
Я закурил… Пришли мои драконы…
Всё заводнее становилась Птица…
Порою стало мне не удержать
Её жестокие и резкие движенья.
Мир потихоньку начал побеждать
И понемногу становилось страшно…
Вокруг плясали девки, как всегда…
Тут я могу не продолжать…
А девушка держалась и прощала.
Любила и пока ещё держала
Меня…

Бог отпустил, но правильность осталась.
Я думаю сейчас, что Бог и правильность –
Есть не одно и то же…
Пришла мне мысль про первую жену:
Что поступил неправильно и больно –
Хороший человек, а я ему…
И дочка подрастала. Вырастала…
Её я навещал, но… что с того?
На детские вопросы: Оставайся, папка,
Куда ты? – Ответить я не мог….

Чтоб ты перевернулось слово «мог»!
Мне слово «можешь» больше по душе:
Кто? Что нам запрещает? – Всё в порядке!

Ещё я рассуждал с собой о Боге:
Что вот неправильно тогда я поступил,
Когда просился и меня он отпустил…

Я девушку всем этим сильно бил…
Она терпела…
Сильный человечек
Попался миру рядышком со мной…
Тем интересней завалить.
Мальчишка сам покорно лезет в бой,
Но вот его эмоции и Птица.
До кучи девушку – вон ту, что под рукой,
Завалит…

Был у меня забавный друг Мурад,
С которым я учился в институте,
Когда мы постигали этот мир
И спорили в дыму о Кастанеде…
Ему я в нашем детстве всё твердил:
«Да не сиди ты в раковине! Вылезь!»
И, помню, закрывали мы плащами
На Петроградской между двух пивных ларьков
Дружище – Олю: «Девушке пописать…»
Сейчас она – актриса и жена
Мурадика…
Короче, в раковинах точно не сидели…

Теперь в то время, о котором шел рассказ.
Мурад тогда, как помню, говорил мне:
«Зачем воюешь?! Тут не победить!
Мир побеждать не надо… Надо аккуратно,
Тихонько свою линию долбить.
Причём долбить по правилам Его –
Того, что называешь «мир драконов».
А ты!? Ну что за шашки наголо?!
Получишь, брат…»
(Где он сейчас с козырным аккуратно?
Продолбил?..)
Но я хотел красиво, чтоб показать,
Что это всё возможно,
Если верить…
Правил мира я не принимал:
Я не хотел… А верил ли? –
Вопрос. Ведь сам просил – Бог отпустил…
Во что покрепче здесь возможно верить?

…Меж тем я написал крутую книгу
И пожинал отдачу в Интернет(е),
Спокойно приручая благодарных,
Подкидывая им стихи, рассказы –
Тем расширяя рыжий мой союз…
Я не стеснялся вышивать и шить –
Все под меня плясали… Страх ушёл.
И Птица одолела человечка,
Который перестал её давить.
Тогда подумал я о том, что можно
Сей мир моей методой победить.
Дурак!.. Мир мог уже меня убить:
Он знал, где страшно, страшно, страшно, страшно…
Бог не держал… Давно пришли драконы,
Которых я ещё не замечал,
Эмоции…
И вскоре девушка отпустит птицу тоже…
Пока ж «Лети! Не бойся!» на глазах у птицы…
Дальше – нож
Будет…

Я в детстве занимался спортом – бегом
И помню, как на финиш прибегаешь,
А там блюёшь…
Не зря я это вспомнил.
Чтоб ты перевернулся, финиш!
Мне сам процесс приятен много больше:
Ведь впереди всё время что-то есть – и всё в порядке…?

В то время я уже давно работал в ТЮЗе –
Так стал я назвать один театр,
В котором дети, взрослые на равных —
Актёры… Помню был смешной оркестр
И мы всегда шутились с дирижером…
Теперь он в Мексике:
Там дочка и жена –
Мариночка – прекрасное создание…
Однако, я в оркестре не играл:
Меня тогда всё увлекала сцена…
Но суть не в этом. Вот такой театр,
Где видят грязь и блядство взрослых дети.
Не понимают, не вникают,
Но ведь – губки…способны впитывать,
А что, зачем – не важно…
Когда в кулисе «трогают» актриску,
Когда на сцене пляшет дядя-пидор,
Когда «разит» герой, когда всё курит,
И разговоры пошлые до тошноты….
Цинизм искусства… Дети понимали
И вырастали – становилось страшно…
Работал я тогда весёлым парнем.
ЗАВПОСТ – так называлась эта должность…
ЗАВПОСТ приходит на пустую сцену
И делает с ней всё, чтоб был спектакль.
Потом все видят города, квартиры –
Всё то, что нужно вам и режиссёру.
После спектакля всё опять исчезнет:
ЗАВПОСТ очистит пройденную сцену –
Он – чистильщик…
Мне нравилась работа
До поры…

Я поначалу воевал с неправильностью жизни театральной.
Учил всех жить и защищал от всех детей…
Потом испортился. Но это всё потом…
Хотелось бы, однако, суть отметить
Этого «потом»:
Я ж всё боролся – тут на ум мне поговорка
Приходит
Одна, но не «за что боролся»,
А «с чем» — «на то и напоролся»…
С развратом борешься – отведай-ка разврата,
Курить бросаешь – на-ка – напрягись!
В таком ключе всё с правильностью жизни.
(Я ненавижу это слово – «правильность»!)
Невольно вспоминаешь про Мурада,
Который говорил мне «не воюй»,
Но до сих пор считаю я, что надо
Сильнее быть, быть сильным! –
М-да… Мальчишка…

Довольно отступлений! Ближе к Телу!
К четвёртой дате подхожу я жизни…
Она, а с ней мой третий День Рожденья
Случились в ночь на праздник Первомайский –
День панибратской солидарности в труде –
Теперь он, кажется, о чём-то про весну —
По мне же он – мой третий День Рожденья.
…Ночная монтировка – я на сцене,
Нажравшийся, натрахавшийся в душу:
Театр…
Птица шить изволит! Все сюда!
Ну что мир?! Съел?!
Мне можно всё и некого бояться!
И мне НЕ СТРАШНО! Слышишь?!
Съел меня?!
-…Ну…Если просишь – на, — ответил мир,
И мне пробило голову дорогой –
Конструкция такая, на которой
Подвешен занавес на высоте семь метров –
Железная конкретная труба.
Я потерял сознание, увидел,
Как надо мною хлопают драконы,
Меня с тех пор они поныне
Не оставляют…
Кровищи лужа, доктор скорой,
Нашатырь…
Я встал и двинулся в машину на носилки…
«Ты допросился», — хлопали драконы.
«Бог снова спас… Зачем-то снова спас», —
Так думал я, потом сказал: «Подохни, Птица!»
И набирал уже в растерянности номер
Её… Она меня ещё спасала
И вытирала кровь с дурацкой головы
В бомжатнике приёмного покоя,
Слезами за меня и вместо
Меня… Послушно в лужу крови…
Подохла Птица и эмоции ушли.
Осталась пустота…
В ней не бывает радости: лишь боль…
Моя. Другая вся исчезла.
Побитый молчаливый человечек
Смотрел куда-то в пол,
Пытаясь всё забыть, и за руку держался
Её… Она спасала и держала…
А мир хотел добить и добивал,
На правильность дурацкую сажая…
Я девушку почти не замечал,
Пройдя на вдохе пару операций.
Она со мной сидела и ходила…
Я из наркозов матом выходил
И думал лишь, что музыка ушла,
Что голову забрили,
(Ведь я всегда боялся без перьев птиц…
За волосы… когда забрился в клубах, понял:
Ведь не зря. В них сила, сила Птицы в перьях.
Самсон, короче. Птица сдохла! Сдохла!)
Что пить нельзя, что первая жена и дочь страдают,
Что сгинет мой союз…
Дурак…
Про Бога и Её совсем не думал.
К нему не шёл, она же всё спасала…
Пока однажды я её не попросил,
Задумав «правильно» к жене вернуться первой…

Я попросил: «Оставь меня в покое!».
Ну как?
Напоминает другую просьбу?
И вот… ОНА ушла…
А я совсем один остался:
Ни её, ни Бога…
(Родителей я не тревожил в принципе.)
Лишь правильность, которой подтереться…
(Потом подтёрся.
Я теперь не знаю, что это за слово
«Правильность»…)

Как обманулся, глупый…
Мир обманул…
Он снова побеждал…
А может быть не мир? (Его хозяин?
*улыбается.)
Конечно, я обратно побежал.
Любовь терять нельзя…
«Люблю… Люблю…»
Но было поздно. Видимо кого-нибудь нашла…
Я потерял…

…И тут пришел припадок.
С пробитой головой не повоюешь.
Я к доктору – угроза эпилепсии…
Издец. А все ключи то у неё…
Второй припадок.
Страшно, страшно, страшно, страшно…
Что рассказать вам про припадок, если
Вы не испытывали это никогда?
Тут лучше всё расскажет Достоевский…
Я думаю сейчас: мой бедный мальчик,
За что ты умудрился удержаться?
Мне трудно написать про это время
Всё это, как допрос у психиатра,
Но я попробую…

Я снова оказался
В том месте, где никто помочь не сможет.
«Ты в нём ОДИН, ты в нём совсем один…»
Любое чувство и эмоция
Тут вызывает лишь истерику с припадком.
Нельзя послушать музыку,
Читать (эмоция и чувства)…
И думать, разговаривать о жизни
С душой – НЕЛЬЗЯ.
Иначе – приступ на балконе, на улице
Везде
В соплях и слёзках…
Здесь всё время страшно…
Всё время…

«Всё забери. Вот музыка, стихи мои,
Всё то, что делал и писал и напишу.
Верни мне только девушку обратно.
Любовь верни. Ведь у неё ключи…» —
Я с этим к Богу начал обращаться. Просить…
Вот тут бы размышлять про «баш на баш».
С кем заключил тогда я договор?
Бог повернул мне девушку обратно,
Но только без ключей…
А то, что я писал – тю-тю-ля-ля…
Бог?

Чтоб ты перевернулось слово «просьба»!
«Сами найдут! Сами предложат» — всё в порядке!
Просить не надо из припадка: надо верить.

Она как будто бы была со мной…
Но в расстояньях… Понял я, что смысла нет
И ей со мной напряжно и хреново.
Что не поможет мне она ничем,
Что ей с собою надо было разбираться,
Сращиваться…
И всем
Кого я до тех пор наприручал вокруг
Лишь больно от меня…
И мне…
«Нам нужен Help! А ты молчишь — пропал!» —
Стучались в двери детки из союза.
Простите, други,
Раком на балконе
Я тогда стоял так раза 3 на дню:
Припадочки, припадочки,
И как-то сбоку пялятся драконы…
«Смотри! Ведь всё в порядке.
Нечего бояться!» — мне говорили доктор и она.
Но как ты объяснишь такое психу,
Который загнан
В страшно, страшно, страшно.
Гудок сигналки в МЕГАМАРТЕ – «Кто на базе?!»
(Спасибо за находку, Дастин Хофман). –
Все напрягались: «это непонятно».
И я просил у Бога, чтоб забрал.
Чтоб было легче всем и мне…
(Но… жить хотела Птичка…
Её не убивает до конца.
Сидела где-то видимо, микроном…
*улыбается.)
А Бог не отвечал. Ведь отпустил же.
Не забирал и приходилось жить.
Настал момент хоть как-то брать защиту.
И начал я искать ключи. Ключи…
Как в детстве. (Только те уж не помогут)…

Мой первый ключ назвался так: «Не думай!
(Когда ты думаешь, всегда приходит «Страшно»)».
Ему себя я долго обучал.
Потом, конечно он меня подставит:
Не думать надо там, где это нужно –
Тогда я этого не понимал…
И супермаркете релакс по Мураками.

Был ключ второй: «Раз ты один, дружище,
То перед кем ты здесь в ответе? Кто здесь в праве
Тебя судить, раз до тебя нет дела,
Раз всякий разбирается с собою?
(Потом уже, когда ты снова в силе,
То всем уже есть дело до тебя:
Дурацкие вампирские раскладки –
Ты можешь Дать. А так все при своём
И под себя…) А значит можно всё
И некого бояться.
Есть только страх животный – основной –
Его гаси…»

Был третий ключ – единственный из детства,
Когда его не знал, но ощущал:
«Припадки нужно просто исписать,
Заполнить пустоту, в которой
Они живут».
Но как писать, когда эмоций нет?
Чуть позже я найду себе ответ…
Тогда же, наблюдая свой портрет,
Я понял: всё, что не менялось в жизни
Моей – лишь то, что я писал и
Серафима… Дочь всегда была под Богом,
А вот с Писал… Зачем же я отдал?!..

Четвёртый ключ был ключ информативный.
Есть люди, что торчат из плоской жизни.
А значит, мир их тоже замечает
И, по идее, должен их срезать
Какими-то своими рычагами.
Ну не эмоцией, так чем-нибудь ещё…
Поймите правильно: я здесь не претендую.
Мне просто было очень интересно,
Как Эти умудряются держать
Свои картинки? Что они такое?
Какие компромиссы и ключи
Они смогли себе наподбирать
Хотя бы в проявлениях по жизни?
Маргарет Тэтчер, говорят, любила виски…
Я до сих пор его люблю – спасибо, Мэм.
Об остальных смолчу…
*улыбается.

Ключ №5: «Всегда, чтоб ни случилось,
Какая бы эмоция тебя
Не вынимала в грёбаный припадок,
Как бы тебя не подставляло под удар,
Ты должен улыбаться
И радоваться прямо в страх и больно.
Пусть через силу – это всё равно –
«Пацакам надо улыбаться» – в этом роде». –
Хороший ключ:
«Смотри, болван смеётся»,
А правда ведь – тут страшно, мальчик, «Но
Болван смеётся…»
Спросите меня, зачем тут Гоцци?
Мне просто очень нравится Тарталья:
Он – живой…

Что там ещё? Не слушать, не читать
И не впускать эмоций чужеродных.
Не Чувствовать: запретить себе, держать.
Оставить только то, что под контролем.
На это я чуть раньше намекал…

Были ещё какие-то ключи,
Но мелочные – это паранойя –
О них сейчас мне скучно говорить.
Об остальных рассказано довольно.

Я начал приучать себя к ключам.
Ломаться ведь непросто – всякий знает.
Я чувствовать себя учил всю жизнь,
А тут пришлось сказать себе: «Не чувствуй!».
Ключи давались трудно. Шло пол года
Движенье от истерики к припадку
На нет… Таблетки, капельницы…
Над головой предательское небо,
Как будто ничего не происходит…
И птицы дохлые валялись под ногами
И их клевали остальные птицы…
А дома – на балкон. И чтоб никто!
Никто не видел сопли, хлипы, слёзки,
Нытьё…
Я здесь не плачусь – не подумайте,
Мне нужно просто воссоздать картинку,
Чтоб разобраться.
Мне не режет и «никак»…
Сейчас конкретно мне себя не жалко
(Ведь я смотрю на всё со стороны) –
Мне лишь немного жалко персонажа…
*улыбается.

Вот так прошло пол года. Мир пинал
Меня ногами.
Проблемами с деньгами, прочей дрянью,
С которой я тогда и разбираться не пытался…
Где страшно, страшно, страшно, страшно, страшно,
Не до того…
Местами вспоминался Виктор Цой
С припевом, где «Весь мир идет…войной…»
Со мной всё та же девушка была.
Боролась за себя. Наверно, за меня пыталась –
Говорит, что Да.
Она любила? Снова полюбила?
А может даже не переставала?..
Но это между делом…

Пол года… Отпустило: научился.
Мир попинал и бросил так валяться…
В пустоте…
Проблема: не работал третий ключ.
Внутри всё было пусто.
Только страх и боль
МОИ и лишь во мне
Теперь уж заключенные и запертые.
Готовые на всё вокруг
Слезами и соплями отозваться.
(Они сейчас всё там же).
Всё это истерия, господа
И дамы… Ключевое – пустота –
Тут мне, конечно, вспомнилось о Сартре…

Итак, всё надо было исписать,
Заполнить пустоту, где страх и больно.
Что делать? Начал Птицу вынимать
И к ней тихонько потянулись люди…

Зачем тут Птица и причём тут Сартр?
Попробую сейчас вам рассказать…
Итак,
Одну модель придумал я тогда,
Чтоб 3-й ключ сработал:
Эмоциум – я так её назвал.

Эмоциум живёт собой и только,
Он ничего не чувствует (как я).
Он здесь ни перед кем не отвечает,
И можно всё – работал ключ второй.
Похоже, видит одного себя –
До остальных нет дела.

Эмоциум способен жить по Сартру.
(По Фрейду у него итак – порядок.)
Я размышлял о тех, кто пишет и играет:
До остальных мне дела не было и нет.
Не среди них я.
Тут так: писатель пишет, музыкант играет,
Актриса в роль вживается, ныряет –
Другого смысла в этой жизни нет –
Есть только функция. Когда она страдает,
Всё остальное – пустота и средства…

Философ скажет, что я передёрнул.
Что Сартр не такой и не такое.
А я имею право – моё дело.
Чтоб ты перевернулся, брат философ!
Мне деятели симпатичны больше:
Нет трёпа, есть их подвиг – всё в порядке!
Прошу прощения за этот пафос.

Есть функция, но как ей состояться?
Эмоциум не чувствует, ведь верно?
И как ему писать? Эмоция НУЖНА!
Искусственная тоже ведь бывает?
*улыбается.
Вот тут то мне и пригодилась Птица,
Способная вокруг всё заводить,
И завести меня (Эмоциума, т.е.).
Она была должна задвигать жизнь
Вокруг себя, чтоб мальчику писалось,
И по пути решить проблемы жизни личной,
Если случится и придёт возможность,
А так же поменять мальчишки страхи
На радость и эмоции других…
Но Птица может ведь и укатать
Хозяина – я знал об этом точно.
А значит, надо вовремя её остановить
И вырезать…
В те дни, когда я всё повыключал,
Я ощущал её отдельным персонажем,
Который не способен вновь ворваться
В моё закрытое зашторенное Я.
Тут «вырезать», казалось, не проблема.
Ещё был плюс от Птицы: мир драконов
Меня не видел (ведь она не я),
А значит можно снова воевать…
Он перестал (устал?) меня пинать,
И я, как вроде, Птицей перекрылся
На будущее. Сам же – наблюдатель…

Так началась занятная игра,
В которой были люди, я и Птица…
Заразмышлял я о своём союзе…
«Таких же сумасшедших, как и я» —
Да не такие же они – такое дело.
Всем нравится глядеть на телевизор,
А жить не стоит… «Просто разделяем,
Сочувствуем и сопереживаем».
Не все, конечно… Кто у нас тут пишет? –
Подумал я…
Зачем, вы спросите? Мне нужен был союзник,
Эмоциум, такой же, как и я.
Тогда бы я уже играл по полной.
С нетворческими мало интереса…
Кроме того, тогда хотелось очень
Себя со стороны посозерцать…
Возможно, не уверен с тем, что справлюсь,
Я был. Сейчас уже не вспомнить…

Был друг – писатель. Брат по крови из эмоций.
Но мы с ним уж давно договорились
Друг друга видеть редко – лишь в обмен
Информативной стороной по жизни…
Он знал за боль, зашитую во всём,
И тоже чувствовал её во всех и вся.
На этом мы когда-то и сошлись.
Хороший был союзник, но далёкий
(Его не мог я чётко наблюдать)
И редкий… С ним мы встретимся потом
(Эмоциум с Эмоциумом)
За коньяком и мыслями о сути…
Тогда мне нужен был союзник ближе…
В то время не способен был я знать,
Как больно его будет вырезать…

Игра…
Кто может подыграть, как не актриса
(и девочка, живущая в сети…)?
*улыбается…

Так появился персонаж последний,
Которого пришлось мне зачеркнуть.
Не суть.
«Мы все учились где-нибудь»,
Других учили… Приручали –
Скажем так.
Ведь всяк, кто пишет и играет,
Если крут —
Читателя и зрителя приручит.
Она писала круто – я был в шоке:
Что кто-то может так ещё писать,
Дышать…

Обратно к персонажу: Эмо – цИум…
Вы ездите на близких, свесив ноги?
Воспринимаете вы всё вокруг, как средства
К тому, чтобы писать или играть?
Питаетесь эмоциями пипла,
Чтобы в себе хоть что-то вызывать?
Привыкли приручать и побеждать?
Нет?
Вы – не Эмоциум…
Она, конечно,
Не полностью, но всё-таки была
Так я хотел увидеть – и актриса…
Актриса подыграла, где могла.
Одно скажу: мои ключи –
Не думай!
Здесь можно всё и некого бояться –
Работали в ней круче, чем во мне.
Приятно думать так.
А ключик №5 – про радоваться
И про улыбаться,
На время (что сейчас – не знаю)
Я ей, наверно, подарил тогда.
Приятно думать так…
К тому же у неё, как у меня
Был персонаж прикрытия от мира
Она его чуть позже назвала Лиса…
Друг друга мы, конечно, приручили.
Ей не хотелось. Мне так было надо.
Ещё одно: она играла жестко
По правилам, которые я знал,
Но не играл по ним: слишком заметно,
Когда в открытую по людям и соплям –
Вот это «Можно всё»! – аплодисменты
Эмоциуму, что со мной играл.

Короче, понеслись куда-то психи…
Но всем вокруг вдруг страшно становилось
После того, как было весело безумно.
(Возможно, кто-то обменял на своё страшно
Ваше веселье?)
Вас разыграли, люди, извините.
Заигрываться склонны игроки,
Тем более работает «Не думай!»,
Тем более что просто наблюдают
Движение всех прочих персонажей
И кушают эмоцию в свои…
Так, помнится, был вовлечен в игру
Мой давний друг Мурад,
«Долбивший свою линию тихонько».
Зажег, как надо, заплясал – зашевелили
С разорванными джинсами и водкой
На мойке – «Блин, живи же ты по полной!»
Теперь со мной боится он встречаться…
Продолбил?
* улыбается…

Герои пили виски и общались,
Всех вовлекая в странное движенье,
Обменивались разными вещами,
Не становясь вещами друг для друга.
Вот «*улыбается…» моё – её подарок…
И волосы росли, как на дрожжах
И 3-й ключ работать начал… НАЧАЛ!
Работает мой ключик до сих пор,
Но где все остальные? Это — после…

Пока же я писал и мы писали.
Я напечатался, с «читателем» встречался
Пришел и всех порвал «a la Буковски»…
Мне говорили: «Как же? Вы – писатель!»
«Я – НЕПИСАТЕЛЬ! Мне на всё плевать!
Я получаю удовольствие и Точка!»
Все в шоке – я с эмоцией писать…

Эмоций перестало доставать.
Парнишка заигрался, как и прежде.
Способны так заигрываться дети,
Когда никто их не притормозит
Они доходят до неуправляемости
И носятся, орут, об стенки бьются,
Не замечая…
Я начал стимулировать себя –
Тут Птичка и расправит свои крылья.
Она залезет в основное Я.
И тут уже не нужен ей союзник
Будет…
А пока игра…

Я начал снова пить и шить…
Плясали девки… «Люди, кони…»
Их я тоже кушал…
И девушка, которая ещё была со мной
В моих шитье и синьке загибалась
Стачивалась
На нет («Не чувствуй и не думай!»)…
Всегда был мой союзник под рукою,
Подыгрывая Птице в танце,
Где «Лети! Лети, не бойся!
Живи по полной!» — суицидуссссс…
Был Петергоф, где ангелы легли
На снег и виски. Мы по ним ходили,
И хлопали драконы в дым Китая…
Я пёрся от своей короткой формы
(Тут разговор о том, что я писал)
И думал, что я – новый Феокрит с
Катуллом… Картинки…
Театр был, где коридоры, разговоры
И сплетни… Люди, приручённые смотрели
В глаза и ждали, ждали, ждали продолженья
Игры…
Мы продолжали. Я встречался с мужем
И слушал, как он льёт её дерьмом –
Неинтересно. Кто же так играет?
Я знал её ключи – ему отдал.
Казалось, будет лучше: Новый Русский –
Эмоциуму надо бы помочь…
Он обосрался – тут пошла цитата –
«Видно в жопе узкий»…
И я ещё пол года наблюдал,
Как дохнет на руках моих актриса…
Мне было всё равно:
Я ничего не чувствовал…
А Птица заполнять
Всё основное Я мне начинала.
(Вот как подвёл меня мой первый ключ)
А ей не нужен никакой союзник…

«Эмоциумы, бедный мой народ:
Словами в уши, проникая членом в рот…
Куда летите вы? Там суицид, пусть даже медленный,
Но всё же…
Кто здесь поможет? Только Бог поможет…» —
Подумал я, когда прошло пол года
(Когда сломался ключик мой «Не думай!»).

Обратно к телу. В то лихое время
Мы, как обычно, за бутылкой коньяка
Пересеклись с союзником далёким.
Эмоциум с эмоциумом рядом
Сидели на Фонтанке в кабаке
И девушки послушно улыбались
На шутки, отпускаемые нами,
Подслушивали наши разговоры
И удивлялись пафосу общенья…
Уставшим был совсем мой брат писатель,
Нажравшийся чужих эмоций, боли…
Как повелось, мы стали говорить о смысле,
О сути, информацией меняясь…
Он, как Эмоциум, конечно, жил по Сартру,
Взяв компромисс в семье – таки остаться,
Но отрываться в отжиге по полной…
Об этом отжиге мы с ним и говорили,
Понять пытаясь, как мы оказались
В подобной жопе, где все пляшут и усталость
Вокруг… Где шьём мы и синячим,
Где сумасшествие зовётся оптимизмом
Людьми из тех, кто смотрит наши игры.
Вокруг стояла средняя весна
И пахло корюшкой, одетой огурцами…
Светило солнце – наш любимый друг…
И мы тихонько думали о Боге…
Одни из тех, кому был просто нужен зритель.
И надо его взять, чтоб ни случилось.
И функцию сработать… Где тут счастье?
Сработать функцию? А что — нельзя без мяса?!
Играл Жамироквай –
Когда он двигается, с ним танцует мир…
И, может быть, публичность – это выход?

Тем днём попал я на концерт Колибри:
Увидеть своё будущее в Ире –
Эмоциум, добравшийся до края –
В истерике с соплями на концерте,
Нажравшись в хлам, обмениваясь с залом
Своим кошмаром на их радость и движенье,
Не видя никого, кроме себя –
На всех насрать. Одна. Совсем одна…
Из маленьких трагедий в стиле рок…
Куда в то лето ехал Виктор Цой?..
И кто тут спасся? Костя Кинчев? Петр Мамонов?
Должна ведь где-то быть моя дорога…
Не знаю… Роллинг Стоунз с Агатой Кристи:
На иглу? Она всегда готова.
Очень пахло суицидом…

В то время, зажигая в своей синьке,
Я начал слушать музыку, смотреть, читать
И прочее, что запрещал мне некий ключ –
Контроль ослаб – мой ключ сломался…
Так страх и боль мои, во мне лишь заключенные
Полезли из меня – порвалось Я…
И мир, конечно же, меня заметил –
Он тормознул мне музыку и книгу,
Которых так хотел я опубличить
И начал мне подкидывать расклады:
«Ты продолжай лететь! Лети не бойся!»
Я помню, как рванул в Москву на зеркала
С дорожными просветами снежочка…
Тут я уж вспомнил прошлое по полной…
То прошлое, где страшно, страшно, страшно…

Но шла игра…
Союзник, девушка, рассказы, дочка…
Музыка в наушниках и «Кто на базе?»…

Забавный эпизод сейчас припомнил:
Тогда в Москве я как-то очутился
В какой – то незнакомой мне квартире.
Был за столом забавный человечек – поэт…
Вокруг бухали – он вещал:
«…а только там был первым,
Где водкой всех поить напропалую,
С цыганами плясать лихие песни,
Да с проститутками, бандосами вгонять
Кромольщину в беседу…
Тоже мне Есенин, блядь!
Писал бы ты, как этот, бля, Есенин!
А то сейчас посмотришь – просто тошно!
Наш современный Пушкин пишет так:
«О лето жаркое, любил бы я тебя,
Когда б ни зной да пыль,
Да комары да мухи, БЛЯ!»
Без БЛЯ теперь никто не обойдется!
А я вам так скажу: раз ты, мудак,
Без грязи с матом обойтись не можешь,
То лучше и не лезь тогда писать!..»
Я оценил: почти что про меня…

Довольно эпизодов! Снова к телу.
Проблема — заключенные во мне напряги
Поперли в сопли, реагируя на всё…
Я слушал музыку – текли навылет слёзы…
Я, начитавшись «Голубя в Сантьяго»
Бесстыдно плакал на ступеньках ТЮЗа…
Вокруг метались пьяные драконы…
Где Я, где Птица?
Страшно, страшно, страшно, страшно…
Запой… И пахнет в воздухе припадком…
Сейчас бы крикнуть: «Помогите, люди!
Мне страшно!» Здесь никто помочь не может.
Все лишь смотрели тупо на меня…
На вылет… Пьяной нотой движется Московский…

Как синяки топырят свой мизинец,
Вливая жизнь в гортань бутылкой пива?
(Собратьям-монтировщикам – привет!)
Вы видели? Вы знаете? Я знаю…
Как утром говорит тебе твой голос:
Не напрягайся! Это всё не страшно!
Ведь ты не алкоголик, сам же знаешь!
Чтоб было легче выпей, и — в завязку.
Дай себе слово, что не будешь больше,
А просто выйдешь бодрым из похмелья…
Припоминаю я всё тот же голос,
Который говорил мне: всё в порядке.
Ведь ты не наркоман…

Я понимал, что Птица победила
Опять… Конечно, ей не нужен был союзник,
Ну, разве, чтобы в силе появиться.
Я помню детские угрозы, слёзы, позы,
Так долго и мучительно по мясу…
Не вырезал: игра то продолжалась!
Я понял: надо думать! Думай! Думай!
Смотри, что тут творится! Всем же больно!
И сам ползёшь в свой Птичий суицид.
Так поломал я сам свой первый ключ.
Но толку что? Как выйти из игры,
Когда всё пляшет, пляшут все вокруг?

— Эмоциум мой, где твоя победа?
Где плачет твоя мама у могилы?
Давай закончим, выключим игру?
— Но я жила! Жила и были силы!

— Любила? Здесь никто не побеждает!
Бог не играет! Знаешь, кто играет…
Не мы играли здесь: играли нами…
И красочным финалом — суицид.
Я ничего не чувствую, пойми ты!
Я ощущаю только дискомфорты.
Спасай свой зад!

Такой вот бесполезный разговор…
Игру не «просто так» остановить,
И из неё так просто не выходят…

Вам доводилось при смерти бывать?
Когда через секунду можешь сдохнуть
И чувствуешь, предчувствуешь момент…
Я не могу вам объяснить за это чувство.
Измена, паника… Не знаю, как назвать.
Ни то и ни другое… Это что-то,
Повисшее, как пауза в театре,
Какой-то странный в воздухе расклад,
Дыхание, наверно, ужас, страх…
Не объяснить…
Тогда я был на крыше,
Расправив руки: Птица это любит.
И чувствовал, что новый День Рожденья –
Четвёртый, если посчитать –
Не факт, что и настанет – рисковать?
Конечно, Птице этого хотелось…
А воздухе висели пауза и страх…
Вам доводилось при смерти бывать?
Когда через секунду можешь сдохнуть
И чувствуешь, предчувствуешь момент…
Я не могу вам объяснить за это чувство…
Примерно так всегда перед припадком…

Меж тем мой третий ключ «писать»
Меня наполнил.
Заполнил пустоту – полегче стало,
Но думая о том, что происходит,
Я понимал, что надо Птицу резать.
Даже из сини было это ясно…
( — Дурак, ведь ты всех топишь!
— Плевать – хотели сами и просили – получите!
*Не уверен…)
Но вот, что понял я тогда ещё: что Птица –
Она и есть сам Я. Всё остальное – выдумка, защита.
До этого ж она не убивалась
И грела и меня собою делала…
Убить её мне просто не удастся –
Всё тот же суицид. Какой же выход?
«Бойцовский клуб» — наверно, вы смотрели…

«Сводили бы ребёнка к психиатру!
Но здесь ведь только Бог болезни лечит…»
И Бог, конечно, ждал меня обратно –
Я это как-то ощутил и понял…
(Что рассказать вам, если вы не в курсе,
Не чувствовали и его не знали?
Да ничего! Всё это безнадёжно,
Пока вы не окажетесь на грани,
Где, либо Он – либо вас нет в помине…)

Что чувствовал и что произошло?
Возможно, мне игра поднадоела
И правила в ней стали не мои
(Их видно взял себе тот, кто играет).
Мне очень не хотелось ждать момента,
Когда игра сдающего утопит…
Немного стало жалко всех вокруг,
— Всё это – провокация, поймите!
На ней я всех вас просто развожу,
Меняя страх и боль свои на ваши
Вкусные эмоции и чувства!
Вы обманулись!..
— Кто тебе поверит?

…А дети носятся с безумными глазами,
Ломая ноги… —
Я повторяюсь: нравится сравнение…

Что попросил я в тот момент у Бога?
Какая помощь мне была нужна?
Хотелось бы жестокости и сил,
Чтоб несмотря на всех и на себя,
Игру закончить: выйти из игры…
Защита Лужина? Не то: где я – где Лужин?
Мне лично больше нравится Судоку –
Исключена возможность проиграть.

И надо было успокоить Птицу,
Чтобы она меня и тех не утопила,
Кто был со мной, кого я разыграл.
Пусть даже будет больно.
Пусть даже жизнь застрянет. –
Что поделать…
Есть время и расклад, что всё проходит –
Пройдёт и это… Как же не хотелось
Заканчивать игру… Читаться трусом…
Где трус – где «похуй»? Разница ясна?
Когда не чувствуешь любви и радости,
Когда не чувствуешь людей, а только видишь
В себе свои дурацкие конструкции, расклады,
Животный страх и больно… Суицидуссссс…
Когда всех тех, кто рядом, выпиваешь;
Сосёшь из них, где трус – где похуй? –
Надо всех накрыть с собою вместе?
А может лучше: СТОП НА! и СТОЯТЬ НА!?
Наверно так, ведь Бог меня услышал
И успокоил Птицу…

Я вышел из игры – она остановилась
И игроки смотрели удивлённо…
Кто мог подумать, что возьмёт защиту
Тот, кто игру придумал и играл –
Ублюдок! Он нас просто наебал!
Как больно вырезался мой союзник,
Как все плясали из агонии игры:
«Забавный человечек. Мог бы быть счастливым…
Зачем–то спрятался…»,
Как в обморок упала та, что рядом –
Нет, лучше я не буду вспоминать…

Но что теперь? Искусственность?
Возможно… Зажались боль и страх,
Работают ключи «Писать», «Ты перед кем в ответе?»
И «Улыбаться».
В квартире спят уставшие драконы:
Пока что хватит суицида. ТОЧКА.

Я вычеркнул всех прочих персонажей
Кроме себя из своей жизни.
Я в тишине, я из неё пишу
И никого вокруг:
Со всеми поиграть успела Птица…
Раздевшийся на черно-белом кадре…
Вы спросите: не стыдно?
Нет. Не стыдно.
Ведь все мы перед Богом без штанов
Перед людьми мне лично наплевать…
Что мне скрывать?
Кто видел то, что видел Я,
Всё это видит. Мир не победит,
Когда с тобою рядом Бог стоит…
Проблема в том, что ты стоишь не с Богом.
Об этом я и думаю теперь…